Романы - Страница 137

137

– Кто он?

– Суженой, что вышел на долю твою.

– Луконосый Армянин? – произнесла Райна с презрением.

Старуха видела, что без чар не обойдешься. Велось некогда доброе поверье: «будет у тебя голубиное сердце, будешь любим всеми». Заветный смысл этого поверья исчез посереди невежества и обмана; потому что легче было вынуть сердце из голубя и велеть носить его за пазухой, нежели научить, что, уподобляясь нежностью и добротою души белому голубю, можно приобрести взаимную любовь. И вот умному поверью дали толк безумный, на зло истине и на гибель белым голубям.

Тулла добыла голубя и голубку, вынула из них сердца, нашептала что-то над ними, высушила в печи, зашила в ладонку и велела Самуилу надеть на себя.

Доверчиво исполнил он наставления старухи; для него было все равно, чем бы ни приобрести согласие Райны отвечать на его любовь: взаимным ли сочувствием любви или соблазном и чарами старух.

Глава вторая

Посереди общего расстройства дел дух короля Петра также был расстроен.

По смерти королевы Марии он сложил все заботы на комиса, который издавна приучил его тяготиться ими и любить только блеск и свои преимущества. Торжественность празднований, охота, травля и ловля были главными его занятиями, а все остальное время – негой отдохновения. Ничто не доходило до слуха его иначе как через уста комиса. Однажды что-то разбудило его; он очнулся и видит перед собой старца, совершенное подобие отца своего.

– Петр, Петр, – произнесло видение, – вверился ты в комиса, погубит он и тебя, и детей твоих, и царство твое; пришел я предупредить тебя…

Петр вскрикнул от ужасу.

Видение скрылось. Наяву было это или во сне; но он не мог уже сомкнуть глаз до утра и встал мрачен и задумчив. Воспитанный в суеверии дядькой и кормильцем своим, он верил в предвещания: явление и слова отца совершенно возмутили его душу; комис вдруг стал ему страшен, и он думал, как бы удалить его от себя.

Петр никогда не любил комиса; но уважение к воспитателю своему и убеждение в его верности и преданности, привычка зависеть от его советов сделали комиса правой рукой Петра, которую страшно было отнять от плеча.

Когда комис вошел, Петр содрогнулся.

– Ты что-то не в добром духе, король, – сказал он ему.

– Да, задумался о детях… они живут при Никифоре как заложники мира, а мы нарушаем мир.

– Не бойся, король, мы их выручим из рук Никифора, – отвечал комис, – он не смеет ничего сделать королевским твоим детям, или мы снесем весь Царьград в море!

– Послушай, Георгий… – произнес Петр нерешительно.

– Что повелишь, государь?

– Проси у меня милости… я готов для тебя все сделать… вознаградить твою верную службу.

– Государь, отец твой и ты осыпали меня своими милостями, – отвечал комис, – какой же милости остается мне желать?.. Я возвеличен уже до родства с царской кровью, ношу имя твоего дяди, хотя покойная королева, мать твоя, и не была родной мне сестрою, но если воля твоя…

– Проси, проси! – сказал Петр.

– Как к родному лежало мое сердце к тебе… и если оно чувствовало, что предстоит мне высокая почесть…

– Какая же? – спросил Петр, скрывая гнев и догадку свою. – Говори, я воздам тебе почесть…

– Дозволь мне умолчать теперь, король; – сказал комис, целуя руку Петра, – милости твои неизглаголанны, и если ты изречешь и эту милость, то старость моя не перенесет счастья…

– Догадываюсь я, – сказал Петр с притворным спокойствием, – да знаешь ли ты, Георгий, сердце моей дочери?

– О, если дозволишь сказать тебе истину: знаю, – отвечал комис, радостно целуя руку Петра, – с малолетства отличила она сына моего Самуила милостями своими.

– И я знаю сердце своей дочери и говорю за нее, что за моего раба она не пойдет замуж, – произнес горделиво Петр.

Комис побледнел.

– Скажи же свату, – продолжал Петр грозно, указывая на дверь, – чтоб он съезжал со двора!.. Когда я возвращусь, чтоб его ноги здесь не было!..

Глаза комиса запылали зверским мщением; он вышел; а взволнованный Петр, казалось, сам испугался гнева своего и последствий и немедленно поехал в Малый Преслав, где был красный дворец королевский и зверинец.

Прошел день, другой, король Петр не возвращается. Райну, привыкшую видеть отца ежедневно, начинает беспокоить его отсутствие. Вдруг на третий день рано утром раздался соборный звон.

– Неда, Неда! – вскричала Райна к подруге своей. – Слышишь? Что это значит? Звон набатный!

– Ах, не сбор ли на войну против Греков! – отвечала Неда.

– Что ты это говоришь, Неда! братья в Цареграде.

– Так слышала я, королевна, давича побоялась я спросить при Тулле, зачем это вооружается дружина королевская и строится на дворе.

– Это недаром, – проговорила печально Райна, – а отца нет!.. Не дядя ли Иокица сделал опять набег?

– Королевна, Иокица, говорят, давно умер.

– Умер! все говорят, что умер; а комис Георгий говорит, что не умер, что его и мертвого надо бояться.

– Против шайки тати и гусаров будут ли собор собирать?

– Что ж это такое, Неда? – спросила опять Райна.

– Ой, война, война, кровавая постеля! – проговорила печально Неда.

– Ой, Неда, Неда,

Не хладный камень –
Сердце опало! –

проговорила Райна со вздохом слова одной песни.

– Чу, по всем монастырям звонят… точно как плачевный звон по покойной королеве.

– Ой, Неда, Неда,

Не из-под камня
Бьет ключ горючий! –

137